Однажды моя мама рассказывала о том, как они стали жить вместе с папой, как она забеременела (мной) и не прервала беременность только из-за устрашающего плаката в женской консультации о вреде первого аборта.
Она не поняла моей реакции. Мне было лет 14, и представление о том, что меня могло бы не быть принесло мне сильную боль (много позже я узнала, что папа тоже был не против аборта, аргументируя это тем, что «все же делают», и было еще больнее). В тот день я поклялась себе, что никогда не прерву беременность.
Позже я узнала, что последующие беременности мама прерывала, и с тех пор мои неродившиеся братья или (и) сестры все время тихо живут в каком-то уголке меня (интересно, а у мамы они тоже где-то живут?). И это только укрепило мое решение.
Я выросла, у меня много детей, которые растут хотя бы без этих скелетов в шкафу. Каждый день я благодарна судьбе за то, что мне не пришлось стоять перед страшным выбором, ведь
«Не властны мы в самих себе,
И в молодые наши леты
Даем поспешные обеты,
Смешные, может быть, всевидящей судьбе…», и я знаю, что обстоятельства могут быть разными. К счастью, судьба в этой части моей жизни всегда была на моей стороне.

Извините, читающие, может, получилось как-то скомкано, обливаюсь слезами. До сих пор.

Я называю это решением, хотя, прочтя наводящие вопросы к заданию, усомнилась. Может быть это и не было решением в типичном понимании, но дозревшим до формы решения многолетним внутренним процессом. Сколько же лет? Мне было тогда 15, так что на все про все пошло, думаю лет 13. Что же мне помогло дойти до формулировки решения тем летним каникулярным днем? Чтение. Я читала странную смесь из Макаренко и одно из его воспитанников, Экзюпери, биографий Сервантеса и Швейцера. А мой вопрос был типичным подростковым: “В чем смысл жизни?” Вообще-то не все задаются вопросом о том стоит ли жить, многие просто живут и получают столько радости, сколько могут. Но я так не умела. Я помню свои печали лет с трех. Не буду все описывать, но скажу, что сейчас понимаю, что была у меня типичная депрессия. Только тогда об этом никто не догадывался, считали, что у детей не может быть депрессии.

Другими словами, начитавшись про тяжелую жизнь беспризорников, перебирая свои печали, я пришла к решению, что не буду иметь детей. Без моих детей хватает страдальцев в этом мире. Не будет детей, значит не может быть и семьи. А то время, которое людям нужно на семью, у меня освободится и я потрачу его на помощь несчастным детям, чьи родители не были так предусмотрительны, как я, и теперь они тяжело страдают. До 30 буду учиться, работать, узнавать людей, искать то направление жизни, которое мне позволит делать это. И потом …. Я не имела ни малейшего представления, чтобы это могло быть. Но я решила, что до 30 еще целая жизнь (столько же, сколько я уже прожила), найдется форма, но главное решение было принято. И это помогло мне ориентироваться в своей жизни. Оно определило основное, что происходит со до сих пор, а прошло уже больше 30 лет.

Это решение определило то, как я прожила большую часть своей жизни. Какую трудность я не могла предвидеть — это ощущение, что найденное мною дело, полностью соответствующее тем давним критериям, которому я отдала немерено сил и времени, не будет во мне нуждаться, когда я еще полна сил и идей, что я могу остаться за бортом и тогда мне нечем будет жить. Наполненная до состояния перенасыщенного раствора жизнь, интересная, вдохновленная, может сдуться, как случайно проколотый воздушный шарик. Я не знаю, что посоветовать людям, которые могут выбрать дело, большее, чем они, чем каждый отдельный человек, дело, смысл которого больше, чем может вместить жизнь. Ведь это делает положение человека чрезвычайно уязвимым, нет даже иллюзии того, что ты своей волей властен сделать все. Весь труд, все усилия будут востребованы, нужны, цели достижимы — только если будешь призван, использован, но могут быть и не востребованы. Что может удержать от отчаяния, когда кажется, что все уплывает, все напрасно?.. И вот, когда подступает отчаяние и сомнения в том решении, становится худо, я говорю себе – посмотри на все это, вот почему ты приняла то решение. Ты не хотела эту боль и тоску передавать дальше, ты понимала, что от этого тебе самой будет труднее и хуже, но ты готова была взять на себя всю боль и труд последнего человека в ряду поколений твоего рода, но не множить их. Была ли я права, обрекая себя на одиночество? Но, когда мне бывает особенно тоскливо, я повторяю себе – это был твой осознанный выбор, ты не жертва трагических обстоятельств, но человек, который принимал основные решения, определявшие жизнь. Мне это помогает.

Он был мне замечательным другом, а я безнадежно любила его вот уже как полгода. Мне не было 19, и я никогда ещё до того не влюблялась всерьез сама и не вызывала таких чувств у других.

А в тот день, 12 апреля, я ехала в университет и на остановке увидела его. Обнимающего какую-то девушку.

Он смотрел в мою сторону, и сделать вид, что меня тут нет, было невозможно — мы перекинулись улыбками, я быстрым шагом пошла дальше. Дойдя до светофора поняла, что меня всю трясет. Тихой, мелкой внутренней дрожью. Руки заметно дрожат и ноги на каблуках грозят подвернуться.

Я отсидела две пары, дошла до дома. К счастью, в тот день я домой из всей семьи возвращалась первой. Можно было бросить всё и прорыдать следующие два часа, не скрываясь. Руки продолжали дрожать так, что я не могла их унять и всё время теребила что-нибудь – или писала, одну за другой исписывала страницы дневника бессильными фразами о боли, ненужности, отчаянии.

До конца месяца всё продолжало идти наперекосяк. Умер проживший с нами 16 лет обожаемый всей семьей кот. Неудачной оказалась важная для меня и моих друзей поездка. А мне было безумно плохо, и не с кем было поделиться этим. Как-то сложилось, что я лет с 12 перестала приходить с проблемами к взрослым. Жаловаться куда более «успешным» подружкам казалось унизительным. А для меня рухнул мир. Я чувствовала себя, словно фарфоровая ваза, которую нечаянно разбили вдребезги – просто не заметив.

Злых чувств по отношению к кому-либо у меня не было. Чересчур понятно, что никто не виноват. Только легче от этого не становилось.

Хотя бы отчасти выровняться я смогла через несколько недель. Это не было сделано сознательно – попытки вытащить себя из темноты силком пришлось предпринимать уже потом, в продолжение этой истории – а тогда просто я не считала себя вправе показывать окружающим, что со мной, и это заставляло продолжать все привычные дела, заставляло делать хорошую мину и удерживать её. Были люди, которым я была тогда нужна. Была любовь, которая причиняла боль, но и давала ни с чем не сравнимый свет и учила радоваться малому. Были друзья, с которыми мне было интересно. Благодаря всему этому мне удавалось продолжать идти дальше, вопреки накатывавшим временами страшным тоске и отчаянию. По крайней мере, какое-то время.

А.И.

P.S.А сейчас мне очень хочется сказать спасибо автору и всем участникам проекта. Я долго не могла написать эту историю, но все прочитанные очень помогли мне в этом. Это в самом деле оказалось очень важно для меня. и в самом деле принесло много света.
Спасибо вам.

Событие, которое совсем выбило меня из колеи — это смерть папы. Я не помню, кто мне об этом сообщил, кажется, это была какая-то папина знакомая. Был конец октября. Еще вчера я ездила к папе, привозила куриный бульон и мы пересматривали с ним его коллекцию монет, а когда его боли усилились, он меня прогнал, сказав, чтобы я уезжала и что он не хочет, чтобы я это видела. На следующий день он вызвал своего брата, который колол ему обезболивающие, и скорая не успела его довезти. Его брат не смог мне об этом сказать.

Я помню, что мне позвонили поздно вечером, я оделась и пошла на улицу, и долго ходила, мне было очень больно, болело сердце, я курила, плакала и тихо выла. Потом, когда я смогла говорить, то позвонила маме и брату, мама сказала, приходи к нам, но я не смогла и стала ходить дальше по улице, а когда поняла, что уже могу думать и видеть, то вернулась домой, где меня напоил чаем и обнял мой любимый человек.

Я понимала, что мне теперь будет нужно делать много неприятных вещей, связанных с лицемерием папиной родни и со злостью моей мамы. Я понимала, что это должно было случиться, но все равно не могла представить, что такое возможно, что папы не станет и мне надо будет многие вещи делать самой, без его защиты и поддержки.

Когда я поняла, что я не могу больше, не знаю чего не могу, но не могу, все не могу, то я сначала пошла на первую ступень обучения психотерапии, а через месяц попросила своего любимого человека помочь найти мне психотерапевта.

Я очень благодарна своему первому терапевту за то, что она сделала для меня тогда. Я смогла стать той, кто я сейчас, благодаря ее нежности, бережности, внимательности, стабильности, живости. Я думаю, что она сейчас рада тому, что я стала живее, сильнее, решительнее и профессиональнее, тому, что я теперь умею видеть и брать поддержку из окружающего мира и что я нашла в результате опору — это мой будущий муж, человек, за которого я выхожу через 3 недели замуж.

Вчера, когда я стала хныкать, он произнес :))

Солнышко,
что ты хнычешь, мяу,
не ной,
ведь я,
реальный пацан,
с тобой.

Был тихий тёплый вечер, я села за компьютер проверить почту. На следующий день был мой день рождения, я не собиралась организовывать ничего специально, думала встретиться с теми из моих знакомых, кто захочет встретиться, просто открыться подаркам, которые принесёт мне наступающий день. Помню предвкушение чуда, которое, сколько я себя помню, всегда сопровождает меня накануне дня моего рождения. Это сродни ожиданию новогоднего праздника — на пороге что-то новое, чего ждёшь, чему навстречу раскрываешь ладони.

И тут капнуло письмо. Дорогие мне люди писали, что то, что мы затевали, мечта, которой я отдала последние восемь лет жизни, то, что держала в уме и сердце постоянно, на что оглядывалась, делая свои небольшие и большие жизненные выборы — отказываясь от чего-то, что-то принимая — невозможно. Мы продолжим общаться, будем ездить друг к другу в гости — но мечта не осуществится. По крайней мере, не в этой жизни. И никто не виноват, о, насколько проще было бы, если бы кто-то был виноват! Как хотелось на кого-то разозлиться, обидеться, объявить предателем, трусом и пр. Просто побить посуду, наконец. Устроить истерику. Но — не на кого. Незачем. И жалеть себя не хотелось совсем – а смысл? Просто мир пока так устроен, что для реализации нашей мечты в нём места нет. Может быть, для кого-то другого, лет через пятьдесят. Но не сейчас, не для меня и не для моих любимых людей.

Я очень хорошо помню, как изменился вечер. Приходят на ум выражения: «внутри похолодело», «затряслись руки», но нет, это не про меня. До письма вечер был моим — теперь стал чужим. Мир словно бы перевернулся с ног на голову, исчезли все ориентиры. Словно бы все люди вокруг меня ходят ногами по земле, а у меня на земле — голова, а ноги — в небе. И я ничего, ничего, ничего не понимаю. Все звуки — и внутри, и снаружи — стали словно бы более чёткими и гулкими, обострились все чувства. Я совсем не знала, как жить теперь.

Как я прожила день рождения, не помню. Не помню и последующие дни, помню только, как через полтора месяца умер один из самых близких мне людей, тот, кто и мог поддержать лучше всех, и делал это, насколько хватало сил, в последние недели жизни. Почему я вставала утром с постели, почему шла вперёд, что-то делала? Для меня самой это до сих пор загадка. Выскажу только одно предположение. Давным-давно, с самого раннего детства, я удивлялась тому, как интересно устроен наш мир, и понимала, что то, что мне дано постичь и пережить — это лишь капля в море. И потому ситуации переворота, неизвестности, как бы ни болезненны они были для меня, всегда являются вызовом, всегда пробуждают задор. «Ты никогда не знаешь, какая кошка выскочит из-за угла». Всегда являются обещанием чего-то большего — как и грядущий день рождения, и новый год… Может быть, дело и в этом? Именно эти доверие и интерес укреплялись в общении с теми дорогими для меня людьми, с которыми мы вместе мечтали — и переживали неосуществление этой нашей общей мечты. Мир больше, чем я могу сейчас увидеть, и это здорово, и это даёт надежду.

В те страшные для меня дни по-большому я была одна. Я не могу винить людей, я сама не очень умею жаловаться, когда мне плохо. И всё же, думая о том, кто мог бы меня поддержать и похвалить, я вспоминаю о моём умиравшем старшем друге, о моём дедушке со стороны отца, который, когда мне было четыре года, учил меня лазить по черешневым деревьям — какими огромными они мне тогда казались! — собирать с них ягоды, делал для меня качели, на которых я взлетала навстречу небу. Об учительнице-трубачке, подарившей мне мой первый инструмент и умершей от рака через четыре года после нашего знакомства.

Что они во мне такого видели? — сложный вопрос… наверное, тот самый интерес, раскрытые глаза, веру в то, что мир, несмотря ни на что, чудесен. Мне до сих пор в трудных ситуациях важнее всего, чтобы меня обняли — и в меня верили, несмотря ни на что. И тогда я смогу пройти темноту насквозь — и иногда помочь пройти сквозь неё другим, потому что я точно знаю, что темнота — это не конец.

И единственное, что я сейчас сделала бы по-другому и что посоветовала бы тем, кто находится в действительно тяжкой ситуации, это выходить навстречу другим людям. Не отчаиваться в том, что можно обрести помощь и поддержку, не замыкаться, не пытаться вынести всё только на своих плечах. Люди действительно в большинстве своём плохо слушают и слышат, но это не от злонамеренности, это просто от отсутствия навыка. И можно постараться им себя объяснить — по крайней мере, тем, кому ты небезразлична 🙂 Ещё я изначально не стала бы храбриться и признала бы, что ситуация действительно тяжела — приняв катастрофу, назвав её своим именем, легче с ней справляться, легче рассчитывать силы. И стала бы себя радовать — понемножку, по чуть-чуть, сохраняя терпимость к тому, что это получается не сразу.

«А ты поёшь и плачешь, а ты глаза не прячешь и веришь в Путь,» — написала мне моя крёстная больше десяти лет назад. Мне важно, что она меня увидела — такой.

flowers_on_the_rock

Моя история началась с того, что утром меня разбудил Папа. Впихнул таблетку, сказал — садись. «Маму и брата — убили. Одевайся, поехали». Тело сверху донизу пробила жуткая холодная волна. Наступило оцепенение, я не помню никаких эмоций. Также как не помню ни год, ни день, ни время и ничего кругом.

Следующее воспоминание — отделение реанимации. Оказалось, что оба живы, но в очень тяжелом состоянии. Мама — в сознании. Брат — заинтубирован и без сознания. Головы у обоих замотаны бинтами. «Никогда не видел маму без одежды, брат так вырос за 2 месяца, что я его не видел». Все кто в сознании — мама, папа, сестры — плачут. Я тоже реву. Помню свою единственную мысль — Я НЕ УСПЕЛ ВАМ СКАЗАТЬ, ЧТО Я ВАС ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ. Я ОЧЕНЬ ХОЧУ, ЧТОБЫ ВЫ ЖИЛИ.

Что случилось? Родители и брат жили в Небольшом Городе в 100 км от Большого Города. Ночевали на даче. Ночью постучался молодой человек, который жил на соседних дачах — его не знали лично, но знали в лицо. Попросил покататься на машине, ему отказали, попросил воды. Когда мама отвернулась — получила молотком по голове. На шум проснулся брат — тоже получил молотком по голове. Папа спал на втором этаже и проснулся от стонов, когда Это ушло. Соседи сказали, что такого крика от человека они никогда не слышали. Потом следователи сказали, что преступник был в состоянии наркотического опьянения. Был еще и второй, его отмазали. Обоим было 16-17 лет.

Итог — у мамы и брата в голове дырки по несколько сантиметров, закрытые пластиком, группа инвалидности, сильная метеочувствительность, регулярно едят таблетки, у брата эпилепсия, не слышит одно ухо. Преступник получил 3 года и штраф — 20 тыс. рублей.

В этой истории много «если бы» и «повезло»: если бы рядом не ночевали соседи с машиной, то кого-то одного не довезли бы до больницы Небольшого Города, если бы Папа не соврал, сколько брату лет, за ним бы не выслали детский реанимобиль и его бы не довезли до Большого Города, повезло, что знакомая знакомых была врачом (как и мои родители) — смогли быстро найти нужную кровь, если бы, повезло, если бы, повезло…

Что было дальше? Года 3-4 приспосабливались все вместе к новой жизни. Все силы были направлены на то, чтобы восстановить физическое состояние. О будущем не думали. Смогли. Я каждые 2 недели приезжал домой за 800 км из другого Большого Города. Когда не был с ними — все время думал о них. Иногда плакал — от бессилия и жалости к себе. Иногда позволял себе плакать долго, с рыданиями — становилось легче. Когда как-то приспособились — умер Папа. Ему было 54.

Что помогало Папе — не знаю. В моем восприятии — звериное чувство ответственности за свою семью, которое дало сил все это и еще много чего пережить.  Папа сформулировал очень короткую и понятную цель — помочь им восстановиться физически. Все на это делалось. Никаких мыслей больше ни о чем не было и не обсуждалось.

Нам было легче, что нас было двое и мы могли друг с другом говорить откровенно. Внешняя помощь и поддержка была, но силы давало именно внутреннее сплочение. И еще я понимаю, что именно тогда и родилась Любовь у нас у всех.

Чему мы научились? Мы стали выражать любовь друг другу всеми возможными способами — всегда обнимаем, дарим подарки, поддерживаем, заботимся друг о друге. Мы с братом относимся к маме и друг другу с большой нежностью и не стесняемся это показывать. Раньше у нас так было не принято. Мы очень хорошо понимаем, что Завтра может не быть. Я научился не переживать за них — начал строить свою семью, они тоже смогли научиться жить по-новому. Брат работает продавцом в магазине мототехники, несмотря на официальное заключение о том, что он никогда не сможет работать. Мама работает на прежнем месте и занимается важной для города административной работой. Я очень горжусь ими.

В городе Нью-Йорк в университете я ходила на семинары International human rights litigation in national courts. По мимо того, что сам семинар был безумно интересен, отдельной песнью был один из его ведущих. Это был человек, который как юрист участвовал в деле Пиночета и тому подобных штуках. А на момент ведения семинарского курса он пытался засудить в сенегальском суде бывшего диктатора Чада, сгеноцидировавшего пять этнических групп (я вот до сих пор удивляюсь, как там их столько в Чаде помещалось, — сплошная же пустыня и так мало земли, пригодной для обитания…). Так вот, на первом занятии он рассказал историю, как он дошел до жизни такой. Был он молодым, подающим надежды, растущим по служебной лестнице сотрудником американской прокуратуры. И был у него друг — католический священник из Никарагуа, который все звал его к себе в гости. И вот однажды молодой прокурор собрался и поехал в гости в Никарагуа. Там он немного посмотрел, что делали американские войска. Это на него произвело сильное впечатление. Настолько сильное, что он вернулся домой, уволился из прокуратуры, собрал все свои сбережения и на шесть месяцев уехал в Никарагуа, где как следователь документировал все преступления своих родных войск. Он говорил, что тогда не знал ничего ни про гуманитарное право, ни про права человека. Но просто понимал, что это безобразие, которое, к тому же делается от его имени – от имени гражданина США. И не мог не сделать ничего по этому поводу.

Впечатление от этой истории было очень сильным, потому что это был аргумент, подкрепляющий внутренний тезис о возможности нонконформизма. Возможности нонконформизма вообще и возможности нонконформизма для себя лично в мыслях, словах, образе жизни, типе карьеры и пр.

Тогда мне это было важно: я уже залезла носком правой ноги в некую странную деятельность с некими странными людьми и мне было это интересно, но терзала мысль о том, что это что-то не настоящее, потому что слишком уж отличается от той структуры жизни, которые воспроизводили многие и многие люди вокруг меня. То есть, это был аргумент в пользу выбора того, что мне нравится делать.

Потом я тоже часто вспоминала эту историю для поддержки себя, когда начинало казаться, что все, что я делаю, никому не нужно, а значит – бессмысленно. И тогда это был уже другой аргумент – про важность выражать свой внутренний мир, свою идентичность и представления о том, как должно быть, в виде действий. Типа, ну и что, что кому-то это сейчас не важно, не интересно или не нравится, это важно мне, потому что это часть меня.

Есть еще вторая история. Она про прочитанное. Как-то в материалах уголовного дела я нашла протокол допроса свидетельницы. Свидетельница рассказывала о том, что она была задержана за нахождение в пьяном виде и доставлена в отделение. В отделении в клетке она увидела своего знакомого и, улучив возможность, подошла спросить, как его дела. Он сказал, что плохо. А еще попросил передать своей жене, что он очень ее любит. И это было самым главным его сообщением, хотя он на тот момент был уже совсем изломан. Непонятно, как и где он нашел силы, чтобы это сказать. В знак привязанности? В знак заботы? Как поддержку самого себя? Все вместе сразу?

Но мне это, в общем не важно. Меня это просто удивляет и восхищает как знак величия человеческой души.

Мне было девятнадцать, я была свободной студенткой. И я страдала. Мне ничего не нравилось: ни отношения с родителями, ни отношения с моим молодым человеком, ни учеба, ни работа, вообще ничего…
Переживание из-за несовершенства окружающего мира было тогда, пожалуй, моим основным занятием.

Однажды меня вызвали в поликлинику: сказали, что потеряли мою мед.карту и нужно ее восстанавливать. Я пошла.
В поликлинике я полтора часа сидела в пустом коридоре перед запертым кабинетом вдвоем с еще одной девушкой. И мы разговорились. Вернее она разговорилась, а я слушала.

Ей тоже было девятнадцать, ее звали так же как меня. Она была некрасива от природы, не умела краситься и одеваться.
Она рассказывала, что только что выписалась из больницы. (У нее нашли гепатит, когда она обследовалась по беременности. Естественно, пришлось делать аборт и лечиться от гепатита).
Очень удобно по ее мнению было то, что инфекционное отделение находилось через двор от травматологии, где лежал ее жених с переломом ноги. Она ходила ухаживать за ним и представлялась его сестрой, чтоб не смущать парня. И т.д.
Она рассказывала много совершенно ужасных, с моей точки зрения, вещей…

Но она была счастлива!
Она рассказывала все это не как «ах, боже мой, какая я бедненькая», а просто так. Субъективно у нее все было хорошо: была семья (которой негде и не на что жить), был любимый человек. Она была нужна своим близким. Трудности же были для нее нормальным фоном жизни. Она даже любила свою жизнь!!!

После этой встречи я просто не могла продолжать страдать.
Я пересмотрела свое отношение к жизни и стала активно счастлива. До сих пор я иногда вспоминаю ту девушку, когда мне кажется, что у меня все плохо.

Агата