Учили меня довольно многие люди, и недруги, и, к сожалению, друзья.

Один из самых ярких для меня эпизодов случился в 6м классе. Наша учительница заболела, и две группы по немецкому языку объединили. Мы пришли в другую классную комнату и сели там вместе с другой группой. Учительницы в классе не было. Н., одна из девочек группы, к которой нас присоединили, опоздала, а придя, стала требовать, чтоб я уступила ей место, потому что якобы она всегда там сидит. Мы с Н. скрыто конфликтовали давно, она тогда весьма целенаправленно пыталась рассорить меня с моей подружкой, которая сидела рядом. И её требование было высказано крайне резко, чтоб не сказать грубо, и опят с подчеркиванием, что с М. будет сидеть она, а я могу идти куда угодно.

Если бы она сказала, что это её место, хотя бы вежливо, я могла бы и уступить его. Но форма приказа меня разозлила и я отказалась, заметив, что опоздавшие места уже не выбирают. Н. стала кричать на меня и пытаться выдернуть из-под меня стул. Я встала, ошарашенная её поведением, и уже резко сказала ей «отстань». Н. дала мне пощечину – я была выше и сильнее и оттолкнула её так, что она чуть не упала и ударилась о шкаф.

В это время пара других девочек из моих врагов тоже встали и двинулись к месту действия. Ситуация была для меня дикой: я, примерная девочка, никогда не собиралась участвовать ни в каких драках, и сила была категорически не на моей стороне. Никто из моих подруг не пошевелился, чтоб поддержать меня – они тоже растерялись. Я попыталась отступить с достоинством – пожав плечами, фыркнула что-то, взяла вещи и пересела.

Меня тихо трясло, я была оскорблена, хотя старалась выглядеть спокойной. Учительницы всё не было, чтоб абстрагироваться, я достала из сумки тетрадь со своей очередной повестью (я тогда всегда носила с собой в школу эти тетради и писала всё свободное время на уроках и переменах). Но рядом со мной оказались две девочки, чьего отношения ко мне я тогда совершенно не могла понять. Они то были милыми и дружелюбными, то через 5 минут присоединялись к травле и делали гадости. В тот раз они стали издеваться надо мной – как всегда, грубо и плоско. В другой момент я бы не стала обращать на это особого внимания, но тогда я вдруг поняла, что сейчас не выдержу и расплачусь. Под насмешливые возгласы я выбежала из класса и минут 10 прорыдала в туалете.

Когда я вернулась, выяснилось, что эти двое тем временем читали оставленную на столе тетрадь, и теперь стали пытаться насмехаться над её содержанием. Наконец пришла учительница, так что мне хотя бы отчасти было на что отвлечься, да и их непонимание прочитанного (они попали как раз на довольно философское рассуждение, заимствованное мной откуда-то) было настолько смешно, что реагировать на эти насмешки было уже невозможно. Но меня поразила сама мысль, что можно вот так просто брать чужие вещи и издеваться над чужими непонятыми мыслями.

С той поры в средней школе агрессия, неприятие другого, тщеславие, желание унизить кого-то и повысить вою самооценку за чужой счет, мелкое пакостничество, глупость и все стадные инстинкты воспринимаются мной категорически отрицательно во всех их проявлениях. Меня не желали терпеть – и поэтому я стараюсь всегда быть терпимой. Не презирать. Не втаптывать в грязь. Помнить, что каждый имеет право на свою точку зрения и свой образ жизни, даже если они мне не нравятся. Не присоединяться к большинству, если оно не право. Не сидеть молча, когда обижают моих друзей.

А.И.

Мне было 17 лет, я только-только уехала учитсья в другой город и я влюбилась. Мало того, впервые, мальчик про которого я думала «такие достаются только другим, лучше меня» вдруг сам пришёл ко мне. Закрутилась бурная любовь, мы должны были пожениться и я была счастлива, потому что у меня был самый лучший на свете парень.

Но ситуация развернулась отвратительным образом, «самый лучший» оказался пьяницей и дебоширом, а дебоширил, пил и нелегально жил он – в моём общежитии. Соседки по общежитию ненавидели его и меня. Так как он учился в другом заведении, комендант, воспитатель и замдекана «ездили» по мозгам мне, а не ему. А я всё прощала, и даже считала нормой, потому что это была свободная жизнь, а что свободная жизнь может быть и другой – я не знала.

Замдекана позвонил родителям и сказал, что меня отчислят из института за безнравственное поведение. Приехали мои родители, родители соседок по комнате, и мне устроили публичное линчевание. Родители потребовали его бросить, я продолжала встречаться с ним тайком. Ситуация не исправлялась, пить он не бросил, квартиру для нас не искал, работу тоже.

А потом я задала себе вопрос: «Каким будет моё будущее с ним?» И я явственно увидела это будущее: брошенный любимый институт, двое детей (от армии надо косить), в убогой грязной комнатушке неизвестно где, пьяный он и работающая на 5ти неквалифицированных работах я. И это всё в самом ближайшем, осязаемом будущем. Картина была настолько ясна, что по своей реалистичности скорее напоминала галлюцинацию, чем умозаключение. Я поняла, что я не хочу этого будущего для себя.

Так как я просто НЕ МОГЛА это сделать, я пошла к психологу. Один только раз. И она задала мне вопрос: «А что он хорошего тебе сделал?». Я ничего не смогла ответить. Зажмурив глаза и с сердцем, обливающимся кровью, я его бросила. И отказывала ему еще полтора года, в течение которых он меня преследовал. Для меня без него пропал какой-либо смысл жизни на долгое время. Я чувствовала себя предательницей. Но я решила, что готова заплатить эту цену за СЕБЯ и не сдвинулась ни на шаг от этого решения .

Это было самое тяжёлое решение в моей жизни. Но одно из самых лучших, потому что именно через него я начала учиться ОТСТАИВАТЬ СВОЁ МНЕНИЕ И СВОЮ ЖИЗНЬ. Уже не говоря о том, что моя жизнь стала абсолютно другой.

Мне было около одиннадцати лет. Я росла в психологически нездоровой семье, под двойным прессингом моральных и физических унижений в семье и в школе и совершенно не представляла, ни как я буду жить, ни как мне вырваться из этого круга. Единственное, что давало мне возможность как-то уйти от реальности — книги. У нас была хорошая библиотека. Не слишком большая, на мой взгляд, но больше и лучше подобранная, чем во всех прочих домах, где я бывала. Книги делились на детские, которые стояли в шкафу в нашей с братом комнате, и взрослые, которые были в книжном шкафу в родительской комнате и к которым было категорически запрещено прикасаться под страхом побоев. А бить детей до рубцов и шрамов было нормой, мне было стыдно ходить в бассейн оттого, что у меня все бедра и зад были в старых и свежих рубцах.

Мне не хватало детских книг, я все их прочла уже не по одному разу, и начала понемногу таскать книги из шкафа в большой комнате, стараясь возвращать их на место до того, как мать или отчим заметят, что из шкафа что-то брали. Если книга была интересной, я старалась ее спрятать, чтобы не отобрали.
В тот раз я взяла Даррелла. В сборнике были «Моя семья и другие звери», «Гончие Бафута», «Под пологом пьяного леса» и что-то еще. Я начала читать и не смогла оторваться, читала весь день. Забыла о том, что брать «взрослые» книги опасно; забыла о том, что уже вечер и вот-вот придут родители; забыла, что за нарушение запрета меня снова изобьют.

Мать увидела, что я читаю — а мне не хотелось показывать ей, что я читаю «запрещенную» книгу. Но — к моему удивлению — мне не досталось даже подзатыльника. Даррел на какое-то время смягчил ее.
«Моя семья и другие звери» была для меня как свет, как тепло и свежий воздух разом. В этой книге было оправдание всему: моему вниманию к любым проявлениям живой жизни, моей любви к городу, в котором я росла, моим привычкам бродить по странным местам со странными домами или даже не домами…

Главным, из чего выросла сама моя возможность быть и жить, стало, однако, другое. Семья Даррелов для меня оказалась первой описанной семьей, члены которой любили друг друга и принимали друг друга. С юмором, иногда с сарказмом, но любили и не ставили условий, не ограничивали взаимную свободу под надуманными предлогами… Именно эта книга стала тем зерном, из которого в конце концов выросло осознание того, что семья моих родителей тяжело больна, что ее принципы деструктивны, что на зависти, злобе, жестокости к близким нельзя построить ничего, кроме ненависти, что мои родители не умеют любить, что я не виновата в том, что самые близкие люди меня не любят…

…Моей дочери шесть лет. Она рисует, разыгрывает мистерии, дружит с невидимыми друзьями, заботится о домашних животных. У меня в доме пара песчанок, две крысы, два кота, черепаха и гигантская улитка. Здоровье не позволяет мне завести собаку. «Моя семья и другие звери» не просто продолжилась в моей жизни. Пожалуй, это и есть моя жизнь — на мой лад.